В 2024 году Театру Сатиры исполнится 100 лет. В преддверии юбилея «Газета.Ru» поговорила с его художественным руководителем Сергеем Газаровым — о прошлом, будущем и настоящем этого вида искусства, современном зрителе и том, почему русский театр особенный.
— Кажется, что при обилии стриминговых сервисов, YouTube-шоу и прочих онлайн-платформ люди вообще могут не выходить из дома, но при этом интерес к театру не угасает. Почему зритель сегодня приходит на спектакли? Как вы считаете, какое место у театра в современной культуре?
— Всегда, во все времена театр был, есть и останется только с одним позывным: «живой человек». Недавно мне рассказали случай: показывали 30-минутный спектакль, где с артистом играла собака-робот. И настолько эта собака растрогала своими умениями зрителей, что некоторые даже всплакнули.
Конечно, и я за любой прогресс. Но театр — это место, которое исповедует принципиально другую религию, а именно — жизнь живого человека, здесь и сейчас, у тебя на глазах. И вчера, и завтра в театр будут ходить только для того, чтобы посмотреть на человека.
— Что можно сказать о современном зрителе?
— Театру Сатиры невероятно повезло со зрителем: на протяжении всей его 100-летней истории сюда ходила самая разная публика — каждый день, каждый вечер. Даже, как показывают исторические документы, во время войны. Наш театр изначально отличался от других театров. Здесь работали особые люди, здесь ставили особые спектакли, здесь всегда жила другая энергия.
А за последние два года сюда пришел не только зритель, который по каким-то причинам здесь давно не был, но и принципиально новый зритель. Потому что у нас — в дополнение к тому, что было и сохранялось в репертуаре, — появились другие спектакли, иногда неоднозначные, иногда даже спорные. Кому-то нравится одно, кому-то другое. Все это обсуждается в прессе, в соцсетях, в дружеских компаниях. И это здорово. Самое плохое в театре — равнодушие. Пришел, увидел, вышел, забыл. А, да, в буфете было хорошее шампанское.
Я рад за театр, рад, что мы становимся конкурентными, обсуждаемыми, заметными. Важно, чтобы зрителю было интересно: «А что там, в «Сатире»? Надо посмотреть, что там происходит. Всегда что-то интересненькое было». Вот если мы поднимемся выше этой планки, то наша программа будет выполнена.
— Как вы считаете, что сегодня вызывает больший интерес у зрителя: спектакли по классическим произведениям или по современным?
— Для меня существует хороший материал и несовершенный, однодневный. Если сравнивать классику с современным материалом, то во все времена современный будет проигрывать. Классика на то и классика, что остается актуальной во все времена.
— Как это определяется?
— Актуальностью. Даже пьесы, написанные 20-30 лет назад, могут ее потерять: время прошло, и зрителя волнуют другие проблемы. Но бывают авторы, современные авторы, которые при жизни становятся классиками. Возьмите Вампилова. Он классик, потому что затрагивал человека, отношения людей, а не сиюминутные проблемы. Понимаете, человек-то не меняется, какой бы прогресс ни происходил. Именно поэтому нам понятен Шекспир, Чехов, Шиллер.
И потом, классика, она всегда многоярусная, многосмысловая. Каждый режиссер, который берется за классику, должен определить свой ярус, найти свой смысл. «Что вы нашли в «Гамлете»?» — вот такой вопрос артисты должны задать режиссеру. Не хочу сказать, что хорошей современной драматургии не существует, но проблемы очевидны — найти пьесу непросто. Мы ищем. Иногда находим, и у нас идут такие пьесы.
— В вашем творчестве виден интерес к Гоголю: первой постановкой стал «Ревизор», затем, спустя 30 лет, вы снова поставили это произведение. О чем оно для вас — и что через свой спектакль вы хотели донести до зрителя?
— Я считаю Гоголя выдающимся драматургом и писателем, который безукоризненно владел филигранностью письма, описывая образы, мысли, смыслы, цели. Описывал так роскошно и смешно, что представить себе человека, читающего Гоголя без улыбки на лице, достаточно трудно. А «Ревизор», наверное, самая великая пьеса, с которой мне приходилось сталкиваться. Потому что количество вариантов, о чем можно делать спектакль, огромно. Дело режиссера — выбирать.
— Вы больше двух лет являетесь худруком Театра Сатиры. В чем его особенности?
— Особенность, первая и очень важная: Театр Сатиры — это театр, который живет 100 лет. Живет полноценно, бурно, разнообразно, со всеми всплесками и упадками. Все, как и должно быть в настоящем большом театре. Здесь проработало огромное множество великих артистов, режиссеров, сценографов, композиторов, хореографов. И быть художественным руководителем такого театра — очень ответственно.
Второе: для меня Театр Сатиры — это возможность делать то, что не могут делать другие театры. Дело в том, что сатира, само понятие сатиры, широкое — фактически это обзор на 360 градусов вокруг тебя. То есть когда мы говорим про драматический театр, про детский, про хореографический или даже про театр комедии, все они имеют свой какой-то определенный ракурс, подход. Но Театр Сатиры больше и шире. Это и жанр, и формы, и просто взгляд на жизнь вокруг нас с некоторой иронией и легкостью. Это фактически философия существования.
— Такой масштаб во всем — уникальная особенность Театра Сатиры?
— Наш театр уникален с самых первых дней появления. Изначально он был придуман как сатирический злободневный театр, где показывали спектакли-обозрения, скетчи. Затем Театр Сатиры стал драматическим, потом — академическим. И все это мы сохраняем, должны сохранить. У нас четыре сцены, где идут самые разнообразные спектакли: и музыкальные, и детские, и документальные, и пластические, и те, что поставил еще Валентин Плучек. Мы создали новый репертуарный вектор и ставим классику в новом прочтении: зритель порой не верит, что это классические пьесы, хотя мы не меняем ни одного слова ни у Островского, ни у Чехова, ни у Салтыкова-Щедрина.
Также мы наполнили репертуар детскими спектаклями: год назад у нас появилась Детская сцена Театра Сатиры, в этом году сыграли уже две премьеры — классическую «Дюймовочку» и музыкальный спектакль по современной пьесе «Коза Луиза и НЛО». Сейчас, на зимние школьные каникулы, делаем целый детский новогодний марафон: ежедневно, два раза в день, на трех сценах будут идти детские спектакли с интермедиями, а также Дедом Морозом, Снегурочкой и другими знакомыми и любимыми детьми персонажами.
А прошлой зимой мы запустили «Кабачок Сатиры» — фактически спектакль-шоу, который состоит из обозрений и импровизаций. Жанр оказался настолько востребован у зрителя, что нам пришлось делать дополнительные спектакли — люди не могли попасть, писали и звонили: «Сделайте еще!» И мы не просто поставили «Новогодний Кабачок» в репертуар, мы решили создать традицию: каждый Новый год запускать «Новогодние Кабачки Сатиры», где на сцене и в зале находятся люди разных поколений, в фойе любимые новогодние и рождественские композиции играет оркестр театра, создается чувство радости и единения в преддверии замечательных праздников. С одной стороны, это возвращение к истокам, к тому, каким был наш театр 100 лет назад. А с другой стороны — мы должны создавать наше, уникальное, «сатировское».
— В репертуаре Театра Сатиры есть очень зрелищные спектакли, например, «Дороги, которые нас выбирают», где актеры поют, танцуют, создают ощущение праздника. Как вы считаете, всегда ли театр должен быть зрелищным? Как вы относитесь к минимализму на сцене?
— Я хорошо отношусь ко всем театральным формам: Станиславский своей жизнью, трудом, талантом доказал, что главное на сцене — артист, человек. И артисту достаточно одного коврика. Это правило, которое нельзя вычеркивать никогда и никому. Но время стремительно идет вперед, и театр идет с ним в ногу, поэтому он может и должен становиться зрелищным.
Плюс ко всему очень многое диктует пространство сцены — на Основной сцене, где зрительный зал на 1200 мест, вы уже не обойдетесь одним ковриком. А вот на камерной сцене «Чердак», где артист находится буквально на ладони у зрителя, — запросто, здесь в принципе не поставишь спектакль большого стиля.
— Вы сами ходите в театр, есть ли у вас любимые спектакли?
— Хожу. Правда, сейчас реже. Сказать, что есть любимые спектакли… Я немножко неправильный зритель, потому что смотрю по-другому. Иногда восторгаюсь работой художника или могу отметить, когда артист или режиссер сделали прекрасный ход. Это, конечно, меня обкрадывает как зрителя, потому что я не могу насладиться или протестовать полностью.
— А когда за границей бываете, ходите в театр?
— Если где-то бываю, обязательно. В последний раз плакал у Резо Габриадзе — в его кукольном театре. Если бы мне кто-нибудь сказал, что я буду в кукольном театре плакать, никогда бы не поверил.
— Чем отличается русский театр от европейского?
— Русский театр я считаю лучшим в мире — это во-первых. И во-вторых: русский театр я считаю лучшим в мире. А в-третьих, русский театр, в отличие от других театров, был и остается репертуарным, где сохраняются традиции, разнообразие и качество. Кроме этого, и это в-четвертых, русский театр подарил театр миру, став основоположником классической театральной эстетики, где самую главную роль играет человек.
— Потому что Станиславский?
— Потому что Станиславский. До Станиславского была фактически антреприза и обслуживание богатых людей за их деньги. И только со Станиславским театр стал общедоступным и независимым.
— Многие современные актеры совмещают работу в театре с работой в кино. Как вы считаете, где работа сложнее?
— И там, и там. Ни в коем случае нельзя сравнивать, это два разных подхода, это разные формы существования. Артист в кино существует минуту-две в кадре, потом у него перерыв. А здесь ты вошел (в роль. — «Газета.Ru») и через три часа вышел. У нас Юрий Васильев в премьерном «Иване Васильевиче» играет одновременно две разнохарактерные роли — представьте состояние артиста, который находится на сцене почти три часа без перерывов.
— Получается, работа в театре все же сложнее?
— Это разные вещи. Но они дополняют и наполняют артиста. Поэтому я всегда за то, чтобы артисты снимались в кино. Не только из меркантильных соображений, а чтобы брали еще другую свободу, другое существование, легкость — или, наоборот, сложность.
— В вашем театре много молодых артистов?
— Много, и они многое умеют. Я горжусь ими. Когда они приходят в труппу, спрашиваю: «А жонглировать ты умеешь? А танцуешь ли ты? Поешь или нет?» Потому что просто артист хороший — это замечательно, но надо еще много чего уметь. И я рад чрезвычайно, что этот наш подход заметен на сцене. Мы свободные, что захотим, то и будем делать.
У нас есть пластический спектакль «Арбенин. Маскарад без слов», который поставил хореограф и режиссер Сергей Землянский. В нем танцуют наши драматические артисты — не танцоры, не балетные, а драматические артисты, которые не произносят ни одного слова в течение двух часов. И спектакль проходит при аншлагах. А сейчас мы серьезно думаем о мюзикле. И в мюзикле мы должны и петь сами, и танцевать.
— Считаете ли вы свой театр лучшим в Москве?
— Только так я и отношусь к нему. Театр Сатиры — это театр радости. Мы хотим создавать и дарить зрителю радость. Радость — это не только когда смеются. Радость — это когда тебе стало легче. Мне кажется, что у Театра Сатиры сегодня есть все основания называть себя именно так — театром радости.
— Что появится в репертуаре Театра Сатиры в грядущем году?
— Появится классика. Это большие и серьезные произведения. Приглашенные режиссеры рассматривают эти произведения принципиально под другим углом. И я уверен, что это обогатит наш театр. 20 января у нас премьера «Пигмалиона», которую готовит Виктор Крамер. Это будет принципиально новый подход к известной пьесе. Крамер поместил действие в лабораторию, где профессор Хиггинс коллекционирует голоса и души людей. Мощнейшая сценография из огромных фонографов по всей сцене. Большая история любви. Но сюжет пьесы ни на сантиметр, ни на строчку не отступает от классической версии.
В апреле нас ждет другая премьера по классическому произведению — «Севильский цирюльник» в постановке Юрия Муравицкого. Специалист по барочной драматургии, драматургии эпохи Возрождения, Муравицкий делает яркий, театральный, игровой спектакль: театр в театре, буффонада, гротеск, фарс. На самую широкую публику.
— Каким вы видите российский театр через 50 лет?
— Замечательным. Главное, чтобы он через 50 лет не забыл, что 50 лет прошло. Я уверен, будут разные современные подходы. Телевизоры уйдут, экраны уйдут — на их место придет голография и робот-собака. Потом и голография уйдет, но появится искусственный интеллект. Что-то будет приходить, всякий раз появляться что-то новое. Но останется главное. Останется театр.
