Первые мои работы — Мария Антоновна из «Ревизора», отрывки из «Норы», из пьесы «Время и семья Конвей», играла я и Верочку («Месяц в деревне»), в общем, милых, обаятельных лирических девушек, вызывающих добрую улыбку.

Наша картина триумфально прошла по всем кинотеатрам страны, была куплена в восьмидесяти шести странах, и особым успехом почему-то пользовалась в Японии.

Моя героиня — Дуня Бабурина — была мила и незатейлива. Меня хвалили в рецензиях привычными для моих первых шагов на сцене эпитетами: «Как всегда, мила на сцене Васильева в такой-то роли».

Моя роль не во всем мне подходила. Подходила моя внешность: стройная в те времена фигура, лицо русское, наивное, голос тонкий и чистый, умение петь частушки, правдивость натуры и естественность. Характер же Ольги — независимый, гордый, уверенный, был далек от меня.

Моя лирико-драматическая роль мне нравилась, так как она выпадала из того ряда ролей, к которому я привыкла. Нравилось и прекрасное имя девушки — Ин-Ин. В процессе работы мы начали наши разговоры о пьесе, о китайской культуре, о китайской живописи. Для меня отправной точкой стала именно живопись. Мне нравились китайские гравюры, грациозные, нежно изгибающиеся лёгкие фигурки женщин в причудливых нарядах. Изысканные позы, кукольность накрашенных лиц с нежным овалом, с опущенными стрельчатыми ресницами, с тоненькими чёрными бровями и диковинными причёсками. В руках веер, на крошечных ногах замысловатые туфельки, редкой красоты кимоно.

Плучек был очень увлечен этой пьесой, показывал легкую походку наших женственных героинь, их грациозные позы. Учил произносить наши монологи и старался приучить нас к опоэтизированию чувств, к романтической приподнятости, что и требовалось для этой романтической пьесы, которая была больше похожа на сказку.

Плучек берет пьесу Назыма Хикмета «Дамоклов меч». Это драматическая сатира, написанная талантливо, необычно. Я получаю роль дочери Бензинщика. Роль скромная, внутренне мне подходит, внешне — не очень. Какая я западная девушка! Какая я американка!

… Новая, кинематографическая сдержанная манера поведения, сдержанная злость, сдержанная любовь. Графичность пластики, неразбросанность движений. Скупые интонации — ни одной улыбки — статика, сдержанность, победа!!!

Когда мне дали роль Королевы Януарии в детском спектакле, я была счастлива, что играю возрастную роль, что могу попробовать новый для себя характер. Королева-кукла, так рисовалась мне моя роль.

Характер Бояриновой был сыгран мною, как писали об этом, обнаженно, и в то же время, как мне кажется, с достаточной долей обаяния. Я чувствовала как в зрительном зале во время особенно наглой лжи или особенно циничного поведения моей героини воцарялась мертвая тишина. Клавдию Бояринову в рецензиях не раз называли «Тартюф в юбке» и это совпадало с моим замыслом.

… Моя Клавдия была настоящим хамелеоном. Привлекая сердца, она постоянно лгала и в тоже время действительно была уверена в своей правоте.

… я играла тетушку Жадова Анну Павловну, которую в юности выдали замуж за богатого нелюбимого человека. Я боялась, как бы моя героиня не оказалась скучной. Мне очень помогло начало, моё первое появление, которое придумал Марк Анатольевич — он точно подслушал, угадал мои смутные мысли об этой молодой женщине, попавшей в клетку.

Я люблю ее — свою Розину, свою фарфоровую куколку, свою плутовку. Я люблю свои наивные ухищрения, своё кокетство, Я люблю волну сочувствия, которая несется из зрительного зала.

«… Мне хотелось сделать ее мечтательной, немного простодушной, очень грациозной, изящной. Ее изящество и кокетство рождены не только природой, но и выучены уроками танцев и музыки. Ее мечтательность — от полного незнания жизни. Чувствительность — плод бессонных ночей и размышлений над прочитанными любовными романами. В ней чувствуется особая изысканность, легкость, искренность. Ей нельзя отказать в пылкости.

К своей героине я относилась без адвокатских чувств. Я не пыталась ее оправдать, пожалеть. Наоборот, я старалась заострить некоторые черты ее характера, например, настырность, ни на чем не обоснованное чувство собственного превосходства, невежество и т. д. Конечно, в руках был гоголевский текст, но и жизнь очень помогала, так как встретить такой характер и в жизни не так уж и трудно.

… Мне нравилось быть Анной Андреевной. Фантазия работала во всю. Она должны быть наглой, плотоядной и, как говорят, аппетитной. Она должна была быть вся переполненная — телом, чувствами, буглями, бантами и бантиками, темпераментом и жаждою удовольствий. И в то же время ей не должна была быть как женщине, хотевшей понравиться, своеобразная грация.

Мне роль госпожи посла досталась в тот момент, когда я в третий раз была выбрана депутатом Моссовета, так что я имела возможность наблюдать советских деловых женщин.

Я выезжаю в инвалидной коляске, в черном старомодном салопе и в шляпе с вуалью с торчащим перышком, вся трясусь и разваливаюсь от старости, что у меня получается в общем довольно-таки примитивно, и только скинув все эти старческие одежды, остаюсь в наивном голубом платьице Лизаньки Синичкиной и исполняю песенки из своего первого спектакля «Лев Гурыч Синичкин», потом сбрасывая наивное платьице Лизаньки, остаюсь в современном платье коротком платье и пою куплеты современной актрисы, тоже Лизочки, но уже из водевиля Дыховичного и Слободского «Гурий Львович Синичкин», а заканчиваю песенкой из спектакля «Проснись и пой».

Русская мещаночка — хлопотливая, бойкая, на все руки мастерица. И кружево продаст, и сосватает, и сведет, и обведет. … Хитрая и простодушная, «ученая» петербургской жизнью — «петербургскими обстоятельствами» — и добрая, готовая тотчас оказать помощь, конечно, в соответствии со своим понимание добра.

И вдруг нежданная запоздалая любовь вошла в сердце Домны Платоновны, зажгла его факелом: вспыхнула яркая звездочка, на краткий миг осветила все вокруг и погасла, спалив себя дотла.

Эстер — актриса на вершине славы, но возраст и мысли, связанные с возрастом где-то внутри подтачивают ее. …Я в жизни ничего подобного не испытывала, не чувствовала себя звездой, не была ранена изменами, не могла себе представить, как бы я поступила в такой ситуации… И вдруг я чувствую, что понимаю свою Эстер, понимаю ее страстное желание испить свою чашу страдания и унижения с поднятой головой и открытыми глазами, принять жизнь, если суждено, ударом в сердце.

Во время репетиций я потихоньку, не спеша, пыталась нащупать свою роль. Я считала, что жена, которую не любят, которая почти со всем смирилась, все же хочет производить впечатление счастливой, богатой, ухоженной женщины… И в создании такого образа мне очень помог художник Олег Шейнцис. Роль моя в спектакле маленькая, но я люблю ее… Люблю этот спектакль потому, что публика получает удовольствие от остроумия автора, сумевшего создать четкий психологический рисунок пьесы. И, думается, мы не испортили замысла автора.

По ситуации моя героиня — брошенная, когда-то любимая женщина, жена, друг, первая актриса труппы господина Мольера.

Я уже играла с Александром Ширвиндтом брошенных им нелюбимых женщин, и всегда мне было легко страдать на сцене, продолжать любить своего неверного, но такого обольстительного мужа. Не так много у нас актеров, в которых, как в старые времена, влюблялись зрительницы, да и партнерши. Ширвиндта легко любить — он красив, несмотря на возраст, который ему тоже идет, умен, ироничен, всегда живой, внутренне свободный, постоянно импровизирует и на любое свежее проявление чувства на сцене отвечает по-настоящему, поэтому, играя с ним в «Мольере», я не ощущаю, что исполняю роль. Это я люблю его, это я его ненавижу, это я его жалею, это я теряю рассудок от бессилия, невозможности спасти его. И, испытывая в роли Мадлен эти чувства, я играю ее как сильного человека, не жертву, а соратницу.

Репетиции были вдохновенными, веселыми, иногда романтичными, потому что в какой-то момент вдруг возникала музыка или Елена Образцова могла тихо, пианиссимо, что-то исполнить. И тогда мы понимали, что дело не в сюжете, а в удивительном строе души талантливых людей и в музыке, которая будет звучать в спектакле и даст понять зрителю, что есть нечто высшее, чем просто взаимоотношения или сюжет, — есть то искусство, которому служат эти три женщины. Я — тихая, незаметная, но бесконечно любящая и искусство, и человека, и две другие, которые упиваются своей былой славой, потому что они отдавали себя без остатка, когда имели возможность и когда это было необходимо людям. А сейчас каждая из них возобновляла в себе эти чувства, вспоминая, как она исполняла ту или иную роль. Когда Елена Васильевна пела своим удивительным голосом арии, все замирали в восторге, а когда пела Оля своим комедийным голосом мужскую партию Риголетто, все умирали со смеху.

Две вещи важны в этой роли: искусство и любовь. Ради искусства она может быть и такой, и сякой, и подкупать, и продаваться, все в ней должно быть — в том числе греховное начало, которое не сдерживается никакими моральными преградами, если это надо для роли, для ощущения жизни. А в жизни напоследок, когда уже ничего не светило, она полюбила по-настоящему и готова принять абсолютно все, лишь бы он был жив, лишь бы ему было хорошо. Хотя бы как благодарность за минуты того, что она испытала, за возврат молодости, за возврат всех живых чувств, за возврат самой себя.

Новый спектакль получился в виде своеобразного творческого вечера, встречи с теми, кому хотелось бы меня увидеть, побольше обо мне узнать не только как об актрисе, но и как о человеке. Итак, в начале спектакля на сцену выходит режиссер с моей книгой воспоминаний и, обращаясь ко мне, говорит: «Я прочел вашу книгу, мне показалось многое интересным, но многое мне не ясно. У меня есть предложение к вам: давайте поговорим и уточним некоторые моменты…»