Эдвард Радзинский: «Гурченко во время репетиций было очень трудно. Гигантское количество текста… Как не смешно, это была первая ее большая роль в театре. Она там вымарала жуткое количество слов, пользуясь тем, что я туда не ходил. И по мере игры она стала восстанавливать. Она восстановила практически весь текст. То есть восстановил зритель».

Валентина Львова, Комсомольская правда, 4 апреля 1995: «Первая часть „Поля битвы“ некогда существовала в качестве отдельной пьесы и называлась „Спортивными сценами 1981 года“. Теперь Эдвард Радзинский дописал еще пару „спортивных сцен“ — 1981-го и 2001-го. Место действия — озелененная полянка в пределах Москвы. Герои — две супружеские пары, бегающие от инфаркта четверговыми вечерами. В процессе бега пары перемещаются, переругиваются, страдают, обвиняют друг друга в своих страданиях и к концу первого акта доходят до шаткого и условного перемирия».

Андрей Житинкин, Деловой мир, 8 апреля 1995: «Если спектакль получился, а я думаю, он получился, то не в малой степени потому, что зрители в его героях узнали себя».

Лариса Юсипова, Коммерсантъ-DAILY, 1 марта 1995: «Обе части коротки (что, конечно, во благо), и в обеих собран весь лексический и идейный мусор, все словесные и социальные штампы, которые упорно пытаются выдать себя за образ нового времени: от (…) объединения педерастов, до „хотели, как лучше, получилось, как всегда“. От превращения героя Ширвиндта в графа Михалева с ударением на „а“ до распевания девицами из группы „Эрос-Лимитед“ куплетов на слова „Повести временных лет“ (воспроизведенные, впрочем, с ошибками). От „кунцевских“ сепаратистов и „лианозовских бандформирований“ до появления отлично говорящего по-русски американского проповедника Цукермана. Обращаясь прямо к залу, последний произносит проповедь, которая хотя и стала, наверное, выстраданным Словом драматурга, но являет собой идеальное общее место и проходит мимо даже благожелательно настроенной публики, с нетерпением ожидавшей выхода (…) Михаила Державина».

Людмила Гурченко, «Люся, стоп!»: «В девяносто пятом году пригласил меня в Театр сатиры Шура Ширвиндт подыграть ему в его театральном бенефисе. Согласилась сразу. Пьеса Эдварда Радзинского „Поле битвы после победы принадлежит мародерам“. Пьеса не новая. Она прошла по театрам под названием „Спортивные игры восемьдесят первого года“. В то время я ее не видела, но шум вокруг был большой. Радзинский для Шуры дописал два небольших акта. Таким образом, получилась пьеса о восьмидесятых, девяностых и сегодняшнем, 2000-м, временах. Пьеса идет уже пять сезонов с неизменным успехом. Автор фантастически предугадал события будущих лет. И каждый спектакль, когда Шура Ширвиндт говорит: „Потревожьте их, только точечно, чтобы мирное население не пострадало“ — в зале замечательная реакция, что бы в это время за окном ни происходило. В пьесе семейная жизнь, вывернутая наизнанку, находит нового и нового зрителя. Иногда, когда в конце спектакля мы выходим на поклоны, — в зале одна молодежь.

— Ну, Шура, потрясающе Радзинский угадал, ну просто ах!

— Ну — гений, что ты хочешь…

Не просто мне было прийти в Театр сатиры, куда меня не приняли когда-то в конце шестидесятых. Но я так обожала Шуру. И я пошла к нему в спектакль безоговорочно. К сожалению, не научилась так: „Подумаю, дам ответ через неделю, ах, да-да-да, любопытно, но…“ Я сразу говорю: да или нет. Даже неинтересно. Но тогда бы это была не я. Сразу взялась за работу. Репетировал режиссер Андрей Житинкин. На эту работу почему-то никто из режиссеров не отваживался. А Житинкин сказал, — да, это интересно. И выиграл. Роль у меня, как, впрочем, и всегда, непростая. Простые мне не предлагают. Пьющая, эксцентричная особа с богатыми именитыми „предками“, то есть из „золотой“ молодежи шестидесятых. Вышла замуж за человека не своего круга назло родителям и из-за его безумной любви. А любила всю жизнь другого.

Эти невозможные выяснения и выносы на поверхность семейных тайн идут в такой тишине зала… Мне кажется, что каждый человек в зале пропускает все через себя. Но Радзинский потому и грандиозен, что вдруг, неожиданным поворотом, репликой, заставляет зал выйти из тишины и взорваться смехом и аплодисментами. Пьеса, в которой нет ничего о любви героев сегодня. Есть только вчерашние ее сполохи, воспоминания. Мы же играем как спектакль о странной всесильной „любви всегда“. И в этом заслуга режиссера. Он находил любовь там, где ею, казалось бы, даже не пахнет.

Ну, а так, если по-человечески, то не думаю, что мое появление в этом театре было кому-то по душе. Есть такие детали, о которых и не расскажешь. Просто это театр. И этим все сказано. Пришла. Отыграла. И до свидания. До следующего раза. Если он будет. В театре всякое бывает. Несмотря на то что „Поле битвы…“ всегда имеет успех и всегда собирает полный зал, мы его не часто играем. По некоторым моментам в течение этих пяти сезонов, конечно, мне нужно было бы собрать манатки и хлопнуть дверью. Но я этого делать не буду».

А. Изергина, Столичная афиша 1–7 апреля 1995: «На сцене „золотая молодежь“ двух поколений. Жуликоватая — Михалев (А. Ширвиндт), циничная — Михалева (Л. Гурченко), вырождающаяся — Сережа (М. Дорожкин) и зарождающаяся — жена Сережи Катя (Е. Яковлева).

Первое действие разворачивается в традиционном психологическом стиле: немолодой дядя устало-привычно увлекается молодой симпатичной девушкой, муж девушки бьется в истериках, жена дяди, несмотря на свой цинизм, страдает (так ей и надо — сама в свое время еще как изменяла!) и начинает испытывать к юному рогоносцу материнские чувства.

…. Здесь царствует Александр Ширвиндт. Собранный и подтянутый, его герой силен внутренней убежденностью мировоззрения „хозяина жизни“. Очень динамичен и выразителен дуэт Елена Яковлева- Михаил Дорожкин. И, конечно, нельзя не сказать, что присутствие на сцене Людмилы Гурченко — это событие. (…) Характер ее героини неоднозначен, она интересна и эффектно-раскована.

Последующее развитие сюжета во втором действии совершенно неожиданно переходит в полуфантастический фарс с отделившейся Московией и независимыми близлежащими районами. На сцене появляется (какой там джип!) ракета, которая теперь служит средством передвижения для господина МихалЁва, ставшего графом МихАлевым. В общем, победа демократии состоялась и мародеры делят добычу. Концовка вполне реальная, хотя и не очень оптимистичная».

Юрий Фридштейн, Судьбой дарованные встречи: «Его (Ширвиндта) герой — это тот случай, когда жертва и палач соединяются в одном лице, и он растаптывает с таким наслаждением чужие судьбы потому, что еще вчера столь же жестоко была растоптана его собственная жизнь, и честь, и достоинство, которые у него были, — а ему, молодому, объяснили, что для того, чтобы „взлететь“, обо всем этом надо забыть и по возможности навсегда. И он подчинился, но забыть навсегда все же не сумел, и иногда, очень редко, воспоминания о себе прежнем всплывают в его памяти, в его сознании. Потому что рядом находится — Она. Женщина, которую он любил когда-то и любит сейчас. В отношениях супругов Михалевых так много перепутано, переплетено: любовь и ненависть, и тысяча взаимных обид и обвинений, и неоплаченные друг к другу взаимные счета и потрясения до самого нутра, знание друг друга, всей подноготной, всего тайного, всего самого постыдного (и самого святого тоже). Людмила Гурченко в роли Инны одновременно и чарующе обворожительно, и беспредельно жалка. ТО ли девочка, то ли старуха, то ли вообще существо без возраста: может, двадцать пять, а, может, и все шестьдесят… Иногда нестерпимо циничная и вульгарная, а в какие-то моменты пронзительно-исповедальная, комична до пародии, до шаржа –вдруг, неожиданно, она может приоткрыть такую драму своей героини, такую незаживающую рану, такую — навсегда! — ее униженность, уязвленность, ее оскорбленность жизнью и людьми, что становится просто страшно. А потом снова: смешочки, шуточки, чечеточка, легкость необыкновенная — но нам почему-то уже совсем не смешно, и в легкость эту уже не веришь, и понимаешь вдруг, как трудно — чем дальше, тем больше — этой немолодой женщине носить — да, тоже маску, маску стареющей Коломбины, за которой скрывается такая боль…»

А. Минкин, Московская правда. 20 января 1998: «И вот с помощью ее героини мы, переосмысливая Достоевского, познаем, что „Поле битвы“ между добром и злом, Богом и Сатаной проходит через души и сердца человеческие. Только зачастую это поле достается мародерам. В частности, история любви и жизни наших героев, присыпанная бесчисленными поверхностными анекдотами, пролегает сквозь столь же бесчисленные, но более глубинные обоюдные измены.

… Впрочем, героев-то в пьесе по сути нет. Есть персонажи, бойцы сурового жизненного фронта, любой ценой стремящиеся, чтобы их фронт обошелся без выстрелов. А так, увы, не бывает. И компромисс между ложью и истиной, между моим и нашим, атакой и отступлением заключается за счет попрания совестливости».

Е. Курбанова, Московская правда, 10 марта 1995: «Поклонники дарования Александра Ширвиндта будут во многом озадачены новыми проявлениями любимого артиста. Он не боится сбросить привычную маску иронично- скучающего мэтра и страстно и жестко вести сложнейшую роль героя, берущего сегодня страшный реванш за все унижения молодости. Его Михалев хитер и коварен, и в то же время безумно обаятелен в своем цинизме и фарисействе.… Ширвиндт не боится быть неприятным и наглым, трусливым и мелким. Его хамелионство имеет явно аллюзивные параллели, но артист уходит от сиюминутного и и заставляет пожалеть о том, что в его творческой биографии не было ни Тартюфа, ни Дон Жуана, ни Казановы.

В небольшой роли американского проповедника Михаил Державин трогателен и серьезен. Его никто не слышит, он никому не нужен в этой стране, и спектакль благодаря ему набирает еще одну драматическую высоту. „Проповедь“ Державина заставляет замереть бурно хохотавший до этого зрительный зал и задуматься о самом себе».